#pomespenyeach

Пока новую книжку Морева я не добыл, прочитал предыдущую, 2020 года, “Поэт и царь” — из двух больших эссе, про мандельштамовский сюжет 1934 года (“Мы живем...”) и про отъезд Бродского (Пастернак в книге хоть и заявлен, но он скорее в виде footnote). Это филологическое занудство в лучшем виде; мне дико нравится. Про Бродского там и вовсе открывается совершенно неожиданный сюжет его неожиданного отъезда. “Время года — зима” из поздних написанных еще в Союзе текстов. Интересно, что Бродского к моменту его высылки хорошо (ну, с понятными оговорками) знали за пределами СССР, в том числе по переводам. Как можно оценить Бродского по переводам? Для меня такие вещи всегда были загадкой. *** Про “Песнь о Вещем Олеге” у нас есть семейная байка. Когда Сашкин сын, Леонид Неймарк, был в каком там, четвертом, видимо, классе, они разбирали текст на уроке. По ходу дела процесс был Леней полностью hijacked, поскольку единственная заслуживающая внимания текстуальная проблема заключалась в том, что, собственно, случилось в конце произведения с Вещим Олегом; что за “гробовая змея” выползла из конского черепа и смертельно укусила (“ужалила”, как нетерминологично говорит Пушкин) его? Леня настаивал на том, что никаких ядовитых, тем более смертельно ядовитых для взрослого человека, еще и при укусе в ногу (а не в голову), змей в данной местности (“у брега Днепра”) просто нет. Дальше весь класс бурно спорил только о змеях; учительница ничего с этим сделать не могла. Я, кстати, сейчас посмотрел вокруг — это, оказывается, бродячий исторический сюжет, и в какой-то скандинавской версии конунг просто обрезается об череп и умирает от трупного яда; это гораздо правдоподобнее. Леня вчера на моих глазах кормил своих удавов крысами (не живыми, хотя удавам это не очевидно, и они все равно сначала их душат), так что четверть века прошла, а стабильность интересов налицо. *** Про мандельштамовских аонид, наверное, все помнят из рассказа Одоевцевой, но поскольку “известное известно немногим”, напомню: Мандельштам читает отрывок с рыданьем аонид, и потом вдруг спрашивает у собеседницы: “А что это за аониды?” Та не знает, и предлагает заменить данаидами (рыдают, наполняя бездонную бочку); Мандельштам возмущен, потому что ему нужно зияние этого “ао”. Между тем вопрос не совсем праздный, потому что вообще-то “аониды” — это русский феномен: так назывался альманах Карамзина, а от этого уже и Баратынсий, и Пушкин, и далее везде до Бродского. В принципе это синоним муз, но экзотический; в английской википедии, скажем, упоминание есть, но отдельная статья — только про род кольчатых червей, который так называется. Кстати, в воспоминаниях Надежды Павлович этот же эпизод приведен в сокращенном виде — либо Одоевцева это у нее сперла, либо Мандельштам ко всем приставал со своим вопросом. *** “Градус тепла” (как я только что вдруг понял) это ведь того же автора, что и “Примерзло яблоко”, qv. Яблоко 52-го года, градус 57-го, это называется “мельницы истории мелют медленно”. Вот ведь блин.

2276. Иосиф Бродский. Время года — зима. На границах спокойствие. Сны [1967–1970]

2277. Федор Сологуб. Аллеею уродливых берез [1913]

2278. Федор Тютчев. День и ночь [1839]

2279. Василий Жуковский. Желание [1811]

2280. Александр Пушкин. Песнь о Вещем Олеге [1822]

2281. Осип Мандельштам. Я слово позабыл, что я хотел сказать [1920]

2282. Рюрик Ивнев. Слова — ведь это груз в пути [1923]

2283. Семен Липкин. Когда мне в городе родном [1987]

2284. Леонид Мартынов. Градус тепла [1957]